Куулар Аржаана Тихоновна, старший преподаватель кафедры русского языка и литературы
Тувинского госуниверситета
В настоящее время одной из самых актуальных проблем лингвистики по-прежнему остается проблема языка и культуры. Еще Вильгельм фон Гумбольдт сказал, что «Язык – это дух народа», тем самым подчеркнув тесную взаимосвязь языка, мышления, культуры, мировоззрения и менталитета. Язык как средство общения людей и сформированная с его помощью культура данного общества находятся в неразрывной связи и непрерывном взаимодействии, что и определяет их развитие. Как отмечает С.Г. Тер-Минасова, язык является некой копилкой культуры, его передатчиком, носителем, орудием и свидетелем. [Тер-Минасова, 2008].
Таким образом, язык, мышление, культура неразрывно связаны, практически составляют единое целое, не могут существовать друг без друга.
Проблема языка и культуры активно разрабатывалась такими учеными, как В. Фон Гумбольдт, Я. И В. Гримм, Ф.И. Буслаев, Ю.С. Степанов, Н.И.Толстой, А. Вежбицкая, С.Г. Тер-Минасова и многими другими. Такое внимание связано с тем, что на смену структурно-системной и статистической парадигмы приходит антропоцентрическая, функциональная, когнитивная, динамическая, возвратившая человеку статус «меры всех вещей» и вернувшая его в центр мироздания [Воркачев, 2001]. В связи с развитием антропоцентрической парадигмы возникают этнопсихология, психолингвистика, когнитивная лингвистика, этнолингвистика, лингвокультурология и др.
Актуальность изучения проблемы «Язык и культура» обусловлена также всеобщей глобализацией, историко-социальными процессами, вызвавшими гигантские перемещения, вследствие этого усиливается межкультурное и международное общение. Поэтому одной из проблем, волнующих человечество становится диалог культур. Как подчеркивает С.Г. Тер-Минасова, диалог культур – это эвфемизм, или, вернее и современнее, политкорректный вариант конфликта культур. При этом она ссылается на слова В.В. Миронова, известного философа, декана философского факультета МГУ им. М.В. Ломоносова, в книге «Философия и метаморфозы культуры»: «Диалог культур – это познание иной культуры через свою, а своей через другую путем культурной интерпретации и адаптации этих культур друг к другу в условиях смыслового несовпадения большей части обеих. Главным средством этого выступает язык, знание которого является важнейшей предпосылкой понимания другой культуры. Зная иной язык, я необходимо адаптирую (перевожу) смыслы другой культуры. Сопоставляя же иную и свою культуры, я необходимым образом понимаю ценность и своеобразие собственной культуры…» [Тер-Минасова, 2008].
Таким образом, обучение языку должно заключаться не только в сухом изучении правил, структуры языка, но и в более глубоком, лингвокультурном анализе языковых явлений.
Различия в восприятии мира, истории, в условиях жизни разных народов обуславливает неодинаковость языковых картин мира. Это проявляется в принципах категоризации действительности, материализуясь и в лексике, и грамматике.
Слово, по мнению С.Г. Тер-Минасовой, можно сравнить с куском мозаики. У разных языков эти кусочки складываются в разные мозаичные картины мира. Эти картины могут различаться, например, своими красками: там, где русский язык заставляет своих носителей видеть такие цвета, как красный, рыжий, багровый, алый, малиновый, румяный, розовый, пунцовый, пурпурный и т.д., носители тувинского языка видят – кызыл, окпен-кызыл, кызылсымаар, хурен-кызыл, ортен-сарыг, чидиг кызыл, долбанныг, ягаан-кызыл и др. Так, носитель русского языка назовет лису рыжей, а тувинского – кызыл.
Выучив иностранное (неродное) слово, человек как бы извлекает кусочек мозаики из чужой, не известной еще ему до конца картины и пытается совместить его с имеющейся в его сознании картиной мира, заданной ему родным языком. Однако эти кусочки могут не совпадать по размеру (объему семантики), по цвету (стилистические коннотации), по назначению (социально-культурные коннотации) и т.п. Именно это обстоятельство является одним из камней преткновения в общении на неродных языках.
Таким образом, знание собственно языка как совокупности слов и правил их соединения не обеспечивает «эффективности» общения, что для этого требуется еще и знание культурных норм партнеров по общению, то есть их традиций, образа жизни, видения мира, менталитета, национального характера [Тер-Минасова, 2008].
Данная проблема является особенно актуальной для нашей Республики, поскольку географическая уединенность, отсутствие русскоязычной среды (в частности, в западных и юго-западных районах Тувы) препятствуют полноценному овладению русским языком. Многие культурные ценности, специфика менталитета русского народа остаются непонятными для многих детей.
Приобщение носителей тувинского языка к русской национальной культуре вполне определённо требует закрепления в их сознании новой формулы отождествлений и различий. Как отмечает Н.Х. Маджидова, тормозящее, интерферирующее влияние родного языка практически даёт о себе знать в абсолютном большинстве случаев, поскольку, употребляя слова, обучаемые вкладывают в них родное национально-культурное содержание. В результате нередки случаи, когда, «излагая мысль на русском языке, говорящие оперируют категориями национальной культуры [Маджидова, 2011]. Таким образом, интерференция родной культуры осложняет коммуникацию ничуть ни меньше, чем интерференция родного языка. В связи с этим возникает необходимость организовать учебный процесс в контексте «диалога культур», тем самым повысив эффективность преподавания русского языка и литературы в национальных школах.
Именно поэтому возникает необходимость учета лингвокультурологического аспекта в обучении русскому языку и литературе. Отметим, что лингвокультурологический аспект уже введен в процесс обучения, но требует более систематического и детального подхода. Так, необходимо рассматривать на уроках единицы лингвокультурологии, которые приобрели символическое, образно-метафорическое значение в культуре, а именно безэквивалентная лексика, архетипы, концепты, лингвокультуремы, мифологемы, обряды, закрепленные в языке, фразеологический фонд языка, эталоны, стереотипы, символы, речевое поведение, область речевого этикета.
Особый интерес в лингвокультурологическом аспекте представляет фольклор, особенно сказки, несмотря на то, что они довольно ограниченно представлены в учебном процессе. В нем в сконцентрированном виде представлена культура того или иного народа, его основные морально-этические нормы и ценности, то, что принято называть «корнями» или «душой» народа. Важно то, что образы, символы, мотивы фольклора переосмысливаются, отражаются, используются в русской литературе. Поэтому их разъяснение, более глубокое понимание преемственности фольклора и литературы является необходимым для анализа художественных произведений на уроке литературы.
Как отмечает Г.М. Гогиберидзе, изучение же в национальной школе родного фольклора в сопоставительном плане с произведениями русской и мировой устной поэзии будет способствовать развитию интеллекта учащихся, умению мыслить аналитически, сопоставляя категории «частного» и «общего», находя взаимосвязи «национального» и общечеловеческого. Это нравственно обогатит читателей, поможет им осознать себя носителями родной культуры, древних народных традиций. [Гогиберидзе, 2003].
Интерес представляет более глубокое изучение на уроках или в кружках лингвокультурем пространства в русских народных волшебных сказках (в частности А.Н Афанасьева) в частичном сопоставлении с тувинскими сказками, поскольку пространство является одним из важнейших элементов картины мира человека. Лингвокультурема, в отличие от слова, имеет более сложную структуру: план содержания дробится на языковое значение и культурный смысл. Лингвокультурема обладает коннотативным смыслом и существует в активном употреблении до тех пор, пока живет контекст, ее породивший.
Пространство в русской волшебной сказке отражает традиционное, индоевропейское представление, по которому его можно рассматривать по горизонтали и вертикали.
По горизонтали пространство в сказках делится на свое (обитаемое) и чужое (природное).
Рассмотрим некоторые черты своего пространства.
Свое пространство в русских народных сказках представлено большим количеством лексем: лавка, печь, угол, окно, двери, покои, светлица, чулан, горница, кабинет, сени, изба, дом, хата, палаты, дворец, терема, шатры, хоромы, двор, баня, амбар, конюшни, село, деревня, слобода, город, улица, темница, церковь, государство, царство, отечество, сторона, земля, свет, сад, поле, лес, луга.
Состав данных лексем отражает традиционную модель мира, где бытие – это границы, расходящиеся «от человека» все большими и большими кругами (человек — жилище – населенный пункт – Родина, государство – земля). Пространство представлено структурно организованным, иерархичным.
Свое пространство в изученных нами тувинских волшебных сказках представлено следующим составом лексем: порог, дор, очаг, юрта, шалаш, аал, стойбище, бронзовая коновязь, дворцовое поселение, государство, царство, земля, поле, лес и др.
Состав лексем практически не совпадает, так как отражает культуру, быт, традиции, уклад жизни каждого народа. Так, элементы внутреннего и внешнего пространства жилища в русской сказке (горница, светлица, угол, покои, сени, двор) отсутствуют в тувинской. А такие лексемы в тувинской сказке, как дор, коновязь, стойбище, юрта, отсутствуют в русской. Тем не менее, можно выделить и лексемы, совпадающие (сторона, земля, государство) или имеющие равнозначные эквиваленты (юрта – изба, аал – село, деревня, очаг – печь, государство, царство, поле, лес, земля и т.д.). Более того, в русской сказке отмечаются и лексемы, заимствованные из тюркских языков (шатер – чадыр, амбар, чулан). Важно то, что современным детям, чаще проживающим в городе, многие лексемы (реалии, которые они обозначают) даже своей культуры совершенно незнакомы (хоромы, терема, покои, коновязь, дор).
Среди данных лексем можно выделить слова с экстралингвистическим, символическим содержанием, т.е. лингвокультуремы. Рассмотрим некоторые из них.
Одной из важных лингвокультурем своего пространства является дом (изба, хата, дворец). Дом в русской культуре – жилое пространство человека, символ благополучия и богатства, локус многих календарных и семейных обрядов. Дом противопоставлен внешнему миру.
«Вези, вези, старик, ее куда хочешь, чтобы мои глаза ее не видали, чтобы мои уши о ней не слыхали; да не вози к родным в теплую хату, а во чисто поле на трескун-мороз!» [Афан., 55].
В русской народной сказке дом всегда выступает как модель мироздания, «микрокосмос», построенный по законам «макрокосмоса». Традиционное жилище было четырехугольным, а именно такая структура явилась маркером правильно организованного, «своего», христианского пространства и считалась присущей мирозданию вообще. Четыре угла сравнивали с четырьмя основаниями мира и воспринимали их как защиту от зла.
«Земля стоит на четырех китах, печка стоит на четырех углах, пара божья скотинка на четырех ногах. Головкой бы не махала, хвостиком бы не лягала, правой ножной бы не топала» [Славянские древности, том 2].
Жилище, состоящее из иного, нежели четырех, количества углов, обнаруживает принадлежность иному миру, влияние «чужого», враждебного человека мир (пятиугольная изба, избушка на курьих ножках).
В тувинской сказке равнозначной лингвокультуремой является юрта.
Кочевник создал свой микрокосм – юрту, подражая природе. Невооруженному взгляду арата, пасущего в степи скот, окружающий мир представал плоским диском земли, накрытым куполом небесной сферы [Т.Б. Будегечиева, 2004]. Эта модель отражает представление о двуединстве Неба и Земли, воспринимаемых как животворящее начало всего сущего. Круг земли внутри юрты покрывается лишь войлочными настилами, а возвышающаяся замкнутая полусфера имеет круглое отверстие вверх – в Небо, в Космос. Тем самым поддерживается постоянная связь человека с энергетикой Земли, всей Вселенной. Существует много обычаев, связанных с этими представлениями. Так, при рождении ребенка его послед возвращали Матери-земле, закапывая в юрте, а Отцу-Небу ежедневно отдавалась дань в виде свежезаваренного чая, который по утрам хозяйка разбрызгивала на четыре стороны света специальной ложкой – тос-карак.
Юрта является гармоничным продолжением Вселенной, отражает ее цикличность, ритмы, непреложность ее причинно-следственных связей. Так, традиционным женскому и мужскому началам соответствует деление юрты на женскую и мужскую стороны с определенными правилами поведения и утварью. Обыкновенно южная, правая от входа, сторона считалась мужской, противоположная — женской. Согласно мировоззренческим установкам, мужская сторона считалась верхней, женская — нижней. У всех тюркоязычных народов такое членение жилища маркировалось мужскими и женскими вещами. Таким образом, жилое пространство делилось по признаку «правый — левый», который дополнялся значениями противопоставлений «мужской — женский», «верхний — нижний», «южный — северный», «положительный — отрицательный» и т.д.
В фольклоре и мифологии русского народа символами дома выступают очаг, печь, угол.
Очаг (печь) в русской культуре – сакральный центр дома, связанный с культом огня, место совершения обрядовых и магических действий, направленных на обеспечение благополучия дома, здоровья домочадцев и успеха во всем хозяйстве. Печь – это источник жизни, она дает тепло и пищу, на ней спят, в ней моются и лечатся, в ней живет огонь, поэтому с печью связаны и самые светлые, и самые темные мифологические представления.
Через печь осуществляется связь с внешним, «чужим» миром, в том числе и с «тем светом». Она сопоставима в этом отношении с окнами и дверью. Печная труба является специфическим выходом из дома, предназначенным преимущественно для сверхъестественных существ и для контактов с ними: через нее в дом проникают огненный змей и черт, а наружу вылетают душа умершего, болезнь, доля, призыв, обращенный к нечистой силе и т.д. Этот мотив использует Н.В. Гоголь в своей повести «Ночь перед Рождеством».
Печь также символизирует женское начало, поскольку поддержание огня в доме, приготовление пищи были специфически женскими занятиями (Баба-яга).
Разные символические значения печи актуализировались в зависимости от обрядового контекста. Считалось, что огонь обладает очищающими, перерождающими свойствами. Так, во многих сказках есть моменты, когда персонажей (мальчика, Иванушку-дурачка) сажают в печь, кидают в котел с кипящей водой. Вследствие этого герои не только не погибают, а приобретают сверхъестественные способности, молодеют, становятся красивее и т.д. По мнению В.Я. Проппа, данные представления связаны с древним обрядом инициации, посвящения юношей в мужчину [Пропп, 2002].
Существовал также обряд класть на ночь полено в печь и ставить горшок с водой, чтобы у печи или у огня было, что есть и пить. Ср. с тувинским обычаем задабривать духов огня. До сих пор принято перед процессом принятия пищи совершать подношение огню, бросая в огонь очага лучшие кусочки еды.
Мифологическая значимость печи отразилась не только в обрядах, но и фольклоре. В русском языке существует значительное количество загадок, пословиц и поговорок, связанных с печью и с ее утварью.
Черный конь скачет в огонь (кочерга). Мать толста, дочь красна, сын — бес, долетел до небес (печь). Стоит Матрена, здорова, ядрена, пасть открывает, что дают глотает (печь).
Бабья дорога — от печи до порога. Емеля дурачок и на печи по дрова ездил. Живет, что в печи. За печкой-то и таракан хозяином живет. Печка парит, печка жарит, печка душу бережет. Танцуем от печки.
Печь часто фигурирует в русских народных сказках. Так, Муромец провел 33 года своей жизни на печи, Емеля, не желая покидать уютную лежанку, ездил на ней. Более того, печь наделяется и человеческими свойствами в сказке «Гуси-лебеди». Печь практически неотделима и от образа Бабы-Яги.
«Жил-был старик; у него было три сына, третий-от Иван-дурак, ничего не делал, только на печи в углу сидел да сморкался» [Афан., 126].
В тувинской культуре очаг был сакральным местом жилого пространства войлочной юрты. Существовало поверье о добром духе — хозяине очага — покровителе семьи. Чтобы задобрить его перед началом первого снега, обязательно освящали очаг. Кочевники в душе верили, что благодаря освящению очага можно благополучно перезимовать. Считалось, что тех, кто не освящал очаг, может настигнуть беда. Также считалось, что нельзя бросать в очаг сор, нечистые вещи, волосы («одаан хириктирбес»). Древнейшим был запрет гасить огонь, он должен был погаснуть сам. Погасший огонь – символ упадка рода, распада семьи. До сих пор существует традиция делать подношение огню, бросая в него лучшие кусочки свежеприготовленной пищи, чая, гостинцев, принесенных гостями.
Очаг также является проекцией представления о мировом центре в виде Мирового дерева, горы. Он как бы соединяет небо и землю, мужское и женское. Он был исходной точкой во всей конструкции и обустройстве жилища.
Еще одной лингвокультуремой русской народной сказки является угол, как один из организующих элементов избы (дома).
Угол – часть дома или другого хозяйственного строения, отделяющая «свое» пространство от «чужого». В народных верованиях, языке и фольклоре внутренние углы символизируют весь дом, ср. русс. иметь свой угол, в похоронном причитании «…к которому нам теперь углушку приткнуться, прихилиться».
Более того, лингвокультурема «угол» имеет расширительное значение, приравниваясь к концепту «родной земли». Вспомним пушкинские строки: «Вновь я посетил тот уголок земли…».
Углы маркировали границу «своего», внутреннего пространства, обход углов изнутри, нахождение в углу служило магическим способом приобщения к дому, освоения в нем нового человека.
С другой стороны, угол – как наиболее далекая от центра точка жилища и замкнутое с двух сторон пространство (внутренний угол) – воспринимается как культурная периферия, и за словом «угол» закрепляется комплекс отрицательных значений, соотносимых с идеей маргинальности [Славянские древности, 2012]. Так, в современном языке появляются такие выражения, как угловатый человек в значении «суровый, неуживчивый; неловкий, неуклюжий». Угол ассоциируется в этом плане с нелюдимостью; «загнать в самый угол» — «поставить кого-либо в затруднительное положение».
УГОЛ дома как пограничное пространство традиционно считался местом обитания или появления нечистой силы и духов умерших (русское представление о домовом, живущем в углу). Так, сорок дней после похорон нельзя было убираться в углах, чтобы не причинить вред, боль душе.
Изба делилась на две части: передний угол (красный, святой, большой, почетный) и печной (бабий).
Печной угол был территорией, где господствовала женщина, готовила пищу и т.д. Этот угол дома как пограничное пространство считался местом обитания нечистой силы (домовой).
Передний или красный угол является местом, где помещались кресты, иконы, свечи, лампадки, книги, а в советское время – портреты вождей. В древнерусском языке слово «красный» имело множество значений: красивый, прекрасный; очень хороший, превосходный; дарующий радость, благодатный; главный, передний; наиболее ценный и др. Место в красном углу, за столом под образами, принадлежало старшему мужчине – хозяину, который соотносится с предком-покровителем, а также предназначалось для священника, почетных гостей. Войдя в дом, человек прежде всего крестился, обратившись к иконам, и лишь потом здоровался с хозяевами. Данное словосочетание перешло в разряд фразеологизмов, часто используется в художественной литературе, в СМИ (существует телепередача с таким названием). Многие современные школьники, скорее всего, не понимают смысл данного фразеологизма, воспринимая его буквально.
С красным углом в тувинской культуре можно сравнить дор, который являлся самым почетным местом в юрте. Дор, находящийся за очагом, являлся местом хозяина, который уступал его только самым уважаемым гостям. Гость не может занять место самостоятельно без приглашения хозяев.
«Когда завтра приедешь и войдешь в малую белую юрту – среднюю из трех белых юрт, супруга хана будет там шить, и будут лежать в доре на сундуке три шапки из меха черного соболя…» [Тувинские сказки, 1958]
Таким образом, русские народные сказки сохраняют традиционное мифологическое членение мира, пространства. Среди лексем, обозначающих пространство, выделяются лингвокультуремы, имеющие наибольшую культурную значимость. Они являются не просто словами, за ними стоит большой пласт народных представлений об устройстве мира, без изучения которого невозможно осмыслить до конца русскую культуру и литературу. Сопоставление же с тувинскими сказками показывает, что наряду с существенными различиями, представления о пространстве имеют общие черты. Подобный, более облегченный анализ, позволяет ученикам лучше понять фольклорные, а затем и художественные произведения, русскую и родную культуры, расширить свой словарный запас (хоромы, покои), получить представление о мифологическом членении пространства. Именно поэтому учет лингвокультурологического аспекта в обучении русскому языку и литературе должен нести более системный характер.
Литература
- Афанасьев А.Н. Народные русские сказки М.: Художественная литература, 1989;
- Байбурин А.К. «Жилище в обрядах и представлениях восточных славян», Ленинград, 1983;
- Бегзи Р.Р. «Этнокультуроведческий компонент в формировании тувинско-русского и русско-тувинского двуязычия» // Русский язык в Туве: Приложение к журналу «Башкы» — 2009 – №1, с.3-7;
- Будегечиева Т.Б. «Юрта как модель мироздания (Космологический аспект)»// Юрта – традиционное жилище кочевых народов Азии: Тез. Международного Конгресса, Кызыл, 14-18 июля 2004 г. – Кызыл, «Билиг», 2004, с. 15-18;
- Воркачев С.Г. Лингвокультурология, язык, личность, концепт // Филологические науки, 2001 – №5 – с.16-22;
- Гогиберидзе Г.М «Диалог культур в системе литературного образования» — М.: Наука, 2003;
- Маджидова Н.Х. Линговкультурологический аспект обучения русскому языку в условиях формирования таджикско-русского билингвизма: (Автореферат) – Душанбе, 2011;
- Маслова В.А. Лингвокультурология – М.: «Академия», 2001;
- Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки – М.: Лабиринт, 2002;
- «Славянские древности: Этнолингвистический словарь в 5-ти томах» — М, 2012;
- Тер-Минасова С.Г. «Война и мир языков и культур»: (Учеб. Пособие) – М., 2008
- Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике – М.: Индрик, 1995;
- Традиционное мировоззрение тюрков Южной Сибири: пространство и время, вещный мир. − Новосибирск: Наука,1988. − С.60-71;
- Тувинские народные сказки / Сост. З.Б. Самдан – Новосибирск, 1994.
